Форум » Аристократический Париж » Эпизод «Ужин в романтическом интерьере» » Ответить
Эпизод «Ужин в романтическом интерьере»
Олимпия де Сен-Леже: 19 сентября 1664 года. Вечер - ночь. Переход из "Карточной игры" Экипаж остановился возле ворот особняка Сен-Леже. Герцог д’Аллюэн вежливо и предупредительно помог принцессе Ориенской выбраться из кареты, и подвел ее к воротам. За всю дорогу они произнесли не больше пяти фраз – их отношения и так непростые и напряженные, и каждое слово могло только усилить это напряжение. Едва ступив на твердую землю, Олимпия почувствовала сильный порыв ветра, едва не выбивший у нее почву из-под ног, и первые капли, упавшие на землю. Ветер трепал ее огненно-рыжие волосы, и обжигал холодом ее пылающее лицо. Она посмотрела на Шомберга. -- Боюсь, что вам будет очень трудно добраться до дома. Погода окончательно испортилась…
Ответов - 28, стр:
1 2 All
Анри де Шомберг: Он поднял глаза на нее, когда она оперлась на его руку, чтобы выйти из кареты. Легкость в ее движениях, мягкая прохладная рука в его ладони, тихое шуршание платья... Маршал поддержал герцогиню, когда она ступила на землю. - Непогода? - он улыбнулся ей веселой улыбкой, - Непогода не застанет меня врасплох, герцогиня. Он посмотрел на небо, зиявшее чернотой над острыми башенками и трубами крыши особняка. Тучи сгущались, предвещая хороший дождь. Усилившийся ветер нес с собой холод. Махнув рукой вознице, чтобы он ждал его, маршал приказал одинардцу ехать домой. - Вы позволите проводить вас к дому, герцогиня? - он посмотрел в ее глаза, - Я хочу быть увереным, что проводил вас... если позволите, Олимпия...
Олимпия де Сен-Леже: -- Конечно, - еле слышно шепнула Олимпия, при этом глаза ее загорелись странным огнем. Да, она хотела оставить его у себя, и не только на этот вечер, а, может быть, и на всю жизнь! Олимпия сама не знала, чего именно она хочет - просто быть рядом с возлюбленным, или... не желает, чтобы он провел этот вечер с кем-то другим? Погода была хорошим предлогом, чтобы его удержать. Олимпия снова почувствовала прикосновение его руки к своей. Как он был близко от нее... -- Входите, герцог, - негромко проговоила принцесса Ориенская, проходя в огромную, и сейчас несколько пустынную гостиную. Свечи еще не были зажжены, кроме того, в доме было тихо, отчего был отчетливо слышен каждый шаг. В этой тишине и темноте было что-то зловещее...
Анри де Шомберг: Мерный стук колес отъехавшей кареты, цоканье подков лошадей унесли прочь сомнения. Маршал слегка наклонил голову, принимая приглашение герцогини, и вошел в ее особняк. В огромной приемной зале царил полумрак. Слуг не было еще видно. До тех пор, пока эта приятная обвалакивающая тишина и густой полумрак не будут нарушены появлением лакеев со свечами и совершенно никчемной суетой вокруг их особ, можно было просто замереть и прислушаться... как билось сердце. Казалось, что герцог мог слышать ритмы не только своего сердца, но биение, раздававшееся в груди Олимпии. Её блестящие глаза сверкнули как изумруды, когда лицо ее попало в полоску бледного света, падавшего из окна. Герцог слегка сжал ее руку и поднес к губам, задумчиво вглядываясь в эти странные такие живые и глубокие глаза. - Прекрасный вечер, вы не находите, Олимпия? Прекрасно и тихо...
Олимпия де Сен-Леже: Олимпия чуть слышно вздохнула, почувствовав, что он снова держит ее руку в своей. Ее прекрасные, пронзительно зеленые глаза смотрели на герцога со страстью и нежностью, ей очень не хотелось отпускать его от себя. Увлечь, очаровать, соблазнить, похитить у всего мира, и быть вместе… Просто, быть вместе. -- Иначе и быть не может, - слабо улыбнулась она. – Ведь я провела его с вами… Спасибо вам за все, герцог – в особенности, за ваше терпение. Я, наверное, измучила вас… Да и себя тоже. Маркиз д’Андижос всегда говорил, что я капризна и своенравна, не дай бог каждому!.. – она нервно рассмеялась, погладив тонкими пальчиками тыльную сторону его ладони. Затем отпустила его руку. – Он прав. Вы не представляете себе, насколько он прав!.. Ее прекрасные огненно-рыжие волосы в беспорядке рассыпались по обнаженным плечам, в изумрудных глазах горело дьявольское пламя. Свечи бросали зловещие красные отблески на ее лицо, руки и волосы, окружая их причудливым сиянием, и сейчас Олимпия была похожа на языческую жрицу, заклинательницу огня. Однако, унять тот огонь, что пылал внутри нее, она была не в состоянии. Всякий, при взгляде на принцессу Ориенскую, наверняка решил бы, что эта опасная, обольстительная, прекрасная женщина сошла с ума. Впрочем, может быть, она и вправду, всегда была немного безумна… Окна в гостиной были уже завешены тяжелой тканью, расшитой яркими причудливыми цветами, и ни она, ни герцог не слышали и не видели, что творится на улице. Но Олимпии хотелось верить, что там как из ведра льет дождь, нещадно дует ветер… в общем, хороший предлог, чтобы оставить его у себя. Пока что на одну ночь, а что будет дальше, посмотрим… А дальше – дуэль… Только сейчас Олимпия об этом вспомнила. Она знала, как помочь маршалу д’Аллюэну, чтобы он не подвергал себя опасности, подставляя грудь под шпагу пылкого гасконца. Впрочем, может быть, он и откажется. Но даже если и откажется, почему бы не предложить? -- Позвольте, герцог, я провожу вас в свою комнату, - весело проговорила она, непринужденно тряхнув пышной копной своих роскошных ярко-рыжих волос. – Я хочу кое-что вам показать… быть может, это облегчит вашу предстоящую дуэль, - обворожительно улыбнулась она, единым усилием отогнав от себя мысли о Бернаре, и о том, что он, может быть, не заслужил… Нет, заслужил, ведь он посмел ее ударить, хотя она ничего не делала. Совсем, совсем ничего, за что ее можно было наказывать, да еще и унижать в присутствии постороннего мужчины.
Анри де Шомберг: - Идемте, отчего же нет, - в сердце Анри заиграл азарт игрока. Он чувствовал, что герцогиня намерено не отпускала его, да и ему не хотелось возвращаться по темным ночным улицам. Гораздо веселее ехать по утреннему Парижу, распугивая заспанных рыночных торговок, собирающих свой товар, и оглушая предрассветную тишину звонким цокотом лошадиных подков... однако, предложение облегчить предстоящую дуэль с Д'Андижосом насторожило его, - Надеюсь, вы не хотите предложить мне секреты моего противника? - он посмотрел в глаза принцессы, - Прошу простить меня, я уверен, что вы не предложите мне ничего недостойного и бесчестного, но все же, я не хочу быть в выигрышном положении за счет вашей помощи мне. Какое странное чувство, как будто он какой-то юнец-школяр, пойманный в семинарской кладовой с поличным. Шомберг явно ощутил жар, пробежавший по спине. И все же, ведомый отчасти любопытсвом, отчасти неисправимой любовью к авантюрам, он последовал за ней.
Олимпия де Сен-Леже: Словно пойманная врасплох, Олимпия внезапно отстранилась, вместо того, чтобы проводить герцога туда, куда ей хотелось. -- Простите… Я не подумала, - Ее лицо приобрело потерянное, обескураженное выражение. – Мне, право же, неловко, что я посмела предложить вам такое… Вы, в самом деле, не способны на подлог, но… В общем, послушайте. Я привезла с Востока яд, которым можно смазать клинок, дабы самая легкая, незаметная царапина превратилась в смертельную рану. Этот яд есть у Бернара… Ее пальцы с неповторимой нежностью коснулись его лица, и Олимпия почувствовала, что окончательно сошла с ума. -- Я хотела предложить вам это средство, а теперь… после того, что вы сказали, - она отрешенно вздохнула, - всего лишь предупреждаю вас – чтобы избежать нечестной игры, принесите свое оружие, и внимательно проследите, чтобы маркиз не смазал острие шпаги никаким снадобьем… Иначе, вы погибли.
Анри де Шомберг: Анри внимательно смотрел в глаза герцогини, читая в них неподдельную запоту и страх за него. Неужели эта девушка действительно так беспокоилась за него? То, что Шомберг увидел в Пале-Рояле во время карточной игры навсегда отвратило его от доверия к прекрасному полу. Коварство, расчет, хладнокровная игра чувствами - вот на что способны эти хрупкие изящные создания. Может ли он довериться кому-либо из них? Даже самая казалось бы далекая от флирта и подобных пороков женщина на самом деле оказалась просто прекрасной актрисой, со вкусом игравшей свою роль и подбиравшей партнеров для своей игры... Теплая нежная ладонь провела по его лицу, заставив его вздрогнуть и вернуться к реальности. Маршал сверкнул глазами. Отчего вдруг за него так боятся? Его губы дрогнули в холодной улыбке. Он взял в руку герцогини и мягко отвел ее от своего лица. - Вам не следует придавать этой дуэли слишком большое значение, Ваше Высочество. Я уверен в благородстве маркиза, как в себе самом. Да, они скрестят шпаги и открыто будут сражаться друг против друга... как с де Лорреном... Только вот за что? Впервые за всю свою придворную карьеру Шомберг вдруг задумался о тщете всех этих дуэлей и споров, итогом которых были увечья и даже смерти, но никогда не любовь и не доверие. - Я кажется становлюсь философом в Вашем доме, принцесса, - усмехнулся герцог собственным мыслям, - Пожалуй, мне лучше удалиться.
Олимпия де Сен-Леже: -- Зато не уверена я, - коротко и сухо проговорила девушка. – Маркиз не любит проигрывать. Его взгляд был таким тяжелым и отстраненным, что Олимпия вздрогнула, словно испугавшись, что он причинит ей боль. Казалось, его холодные туманные глаза пронзают ее насквозь, и ей некуда бежать от этого человека. Того, кого она полюбила гораздо сильнее, чем хотелось бы ей самой. Хотелось сказать еще о том, как она его любит, какой утратой будет для нее его смерть, но слова отчего-то застряли в горле. Она, как и прежде, боялась самой себя. Боялась, что ее откровенность приведет к необратимым последствиям. -- Можете стать философом, говорите вы? – она сдержанно улыбнулась, от чего в зеленых глазах вспыхнули золотистые искорки. – Так станьте же… Я буду продолжать любить вас и в этом образе. И кстати… хотите, я покажу вам много интересных восточных диковин? – Олимпия искала любой предлог, чтобы задержать его в своем доме надолго. И если такое возможно, навсегда.
Анри де Шомберг: - Любить? - глаза Шомберга на минуту блеснули, но тут же приняли свою обычную холодность, - Герцогиня, не мне отговаривать вас от безрассудств, но право же... я не стою того. Наперекор всем правилам этикета и галантного обхождения, маршал устало сел на небольшую софу и откинулся на ее спинку. Отчего-то кружилась голова, шумело в висках. Может, от молодого вина, которое подавали у герцогини Орлеанской, может, от всех треволнений дня. Герцог позволил себе прикрыть веки и какое-то время сидел недвижно. Хотелось забыть обо всем... оседлать своего милого коня, единственное преданное ему существо, которое никогда не оставит его и не предаст, и умчаться прочь. Рука нервно дернулась. Анри провел ладонью по лбу, смахивая выступившую испарину. Не хватало еще потерять дух перед предстоящей дуэлью... Дуэль с маркизом... Дуэль со всем двором - чванливым и лицемерным... Он должен играть свою годами заученную роль ловеласа и дамского угодника. Только так он мог на самом деле оставаться при особе короля, узнавать о происходящем в кулуарах дворцов и не вызывать подозрений... Кому придет в голову воспринимать всерьез игрока и дон жуана? Тяжелый вздох... еще один. Сиплое дыхание перешло в кашель. Только этого не хватало - подхватить лихорадку в разгар сезона. - Я был бы признателен вам, если бы вы велели приготовить мне горячего вина, герцогиня, - Анри позабыл о своей обычной маске "уставшего эгоиста" и посмотрел в глаза Олимпии взглядом, полным доверия и тепла. Так он смотрел на своих сестер, единственных девушек, которым доверял и которых любил с чистой и искренней привязанностью... потому что им ничего кроме его улыбки и его задорного смеха не было нужно... им не надо было расточать комплименты... не нужно было лгать о том, что они единственные... они и так знали, что для брата не было более чудных созданий и более очаровательных девушек... и он любил их просто за то, что они были.
Олимпия де Сен-Леже: От этого взгляда внутри нее как будто все перевернулось – Олимпия ни разу не видела герцога таким мягким, добрым, чуждым светского лицемерия и учтивости. Рядом с нею он словно бы был самим собой, и принцессе Ориенской захотелось продлить эту спонтанно возникшую между ними близость. Забыть обо всем, исполнять все его желания, просто быть рядом. И быть собой… В ее сердце как будто наступило просветление – таким безраздельным было чувство, передающееся ей из этого лучистого взгляда. -- Конечно, - улыбнулась Олимпия. – О чем разговор? Кстати, я и сама могу приготовить горячее вино. Я умею… - она выбежала из комнаты, и, как была, в роскошном платье для приемов, унизанная украшениями из рубинов, направилась в подсобные помещения. Пристройка, где обитала прислуга и располагались кухня, прачечная и другие рабочие помещения, была соединена с ее особняком достаточно широким проходом. Через некоторое время она вернулась в приемную, где ее дожидался Шомберг, и поставив на стол фарфоровый кувшинчик с горячим вином, велела Франсине принести два хрустальных бокала, служанка исполнила требуемое, и разлила содержимое по бокалам. Аромат имбиря и корицы, которые добавила в вино по своему вкусу Олимпия, должен был сделать вкус темно-красного, словно кровь, вина, еще более насыщенным.
Анри де Шомберг: Запах имбиря и корицы, смешанный с терпким ароматом горячего вина, наполнил комнату. Анри еще не открыл, усталых отяжелевших век, когда почувствовал весь этот букет. Послышались легкие шаги и шуршание платься. Когда он открыл глаза, герцогиня уже подавала ему наполненный вином бокал. - Благодарю вас, герцогиня, - маршал благодарно улыбнулся принцессе Ориенской и отпил вина. Горячий сладковатый вкус приятно щипал язык. Вино было превосходно, а имбирь и корица придавали ему тот тонкий привкус, который потом долго остается на языке, - прекрасно... Он неспешно смаковал вино. Служанка принцессы быстро появилась и ушла. Они снова были одни. Но теперь между ними не было той давящей преграды, словно маленькая услуга, оказанная герцогиней, разбила ее. Шомберг смотрел в глаза Олимпии, замечая в них блеск. Это не был холодный, пронзительный блеск светской львицы, знавшей свою цену. Что-то теплое и ласковое плескалось на дне этих изумрудных глаз. Какими все-таки разными могли быть женщины... Анри провел ладонью по своим глазам, ничуть не заботясь, что его могли заметить за зтим. Да и какая разница? Он хотел убедиться, было ли это видение, или же он и в самом деле видел ее глаза такими теплыми и близкими? - Вы творите чудеса, принцесса, - едва слышно произнес он, ставя пустой бокал на маленький поднос, - Ваше вино пьянит, но еще больше пьянят ваши глаза... Он промолчал. Потом посмотрел на ее удивленное выражение, выпрямился и добавил: - Нет, не воспринимайте мои слова, как комплимент ночного ловеласа... если... если мои слова тяготят вас, я тот час же удалюсь. Мне не следует злоупотреблять вашей добротой.
Олимпия де Сен-Леже: Его голос, словно бы звучал из другого измерения, как будто во сне, хотя Олимпия знала, что это не сон. Ее любимый был рядом с ней. Сегодня и сейчас. А завтра… кто знает, что будет завтра? Угодно ли будет судьбе оставить герцога д’Аллюэна в живых? А оружие… Ах, если б он внял ее уговорам и предложил маркизу свое оружие! Он спас бы этим и себя, и ее, потому что в порядочность Бернара Олимпия не верила. Чувства захлестнули ее целиком и полностью, и вряд ли Олимпия отдавала себе отчет в своих мыслях и поступках. Ее сердце колотилось с неистовой силой – казалось, он сейчас допьет вино, уйдет, и мир уже не станет прежним. Что было, что будет, Пускай судьба рассудит, Пред этой тишиною Все суета и дым… Внутри нее все как будто кричало: «Не уходи! Останься! Сейчас или никогда!», но вряд ли ее мысленные призывы достигали конечной цели. И, поддавшись внезапному порыву, не думая ни о чем, Олимпия преодолела разделявшее их расстояние, и, положив руки на плечи Шомберга, прильнула к его губам нежным, но страстным поцелуем. И прошлое, и будущее – катись все в преисподнюю!.. Только настоящее мгновение имеет цену… Пусть он не способен отдать все свое сердце одной женщине, пусть Олимпии де Сен-Леже суждено стать лишь одной из многих, но она тоже оставит след в его жизни. Сейчас или никогда!
Анри де Шомберг: Порыв искреннего желания удержать его вылился в ошеломляющий поцелуй, сладостный от нежности и острый от страсти. Дыхание обоих слилось в одно, когда чувства передавались друг другу в безумном танце ласки. Шомберг, привыкший к поцелуям утомленных ожиданием его нежности жеманниц и притворно-смущенным порывам завоеванных им красавиц, был поражен простотой и одновременно буйством ярких нот в палитре ощущений от этого внезапного поцелуя. Он обнял герцогиню Ориенскую за плечи и долго не отпускал ее губы. От ответного, удивленного неожиданностью ее смелого шага, его поцелуй перешел в порывистый, властный, и в тоже время нежно обволакивавший. В тишине гостинной было слышно лишь порывистое дыхание двоих. Чувствуя, как тело герцогини в его руках ослабело, Анри крепче прижал ее к своей груди и, мягко закрыв ее губы своими, слегка отстранился, глядя в ее глаза. Смятение, тревога, отчаянная решимость... какие прекрасные глаза... в них не было обмана и ожидания... только желание любить его и отдать всю себя. - Если вы будете так огорчены моей неудачей в предстоящем поединке, я сделаю все, даже невозможное, чтобы выжить и увидеть улыбку радости и торжества в ваших глазах, - прошептал маршал, с нескрываемой более нежностью целуя губы девушки, - я вернусь. Даю вам слово.
Олимпия де Сен-Леже: -- Для меня не будет большего счастья, нежели увидеть вас живым и в добром здравии, - с чувством произнесла Олимпия. - И все же... я настаиваю, не полагайтесь на порядочность маркиза, возьмите свое оружие. Непременно свое... Олимпия не была знакома с тонкостями дуэльного кодекса, и не знала, какой стороне положено выбирать оружие - бросившей вызов, или той, которая дает сатисфакцию. Она знала, к каким мерам может прибегнуть маркиз. Ее изящная, нежная рука, перехваченная браслетом с рубинами, алыми, словно свежая кровь, легко скользила по его лицу, передавая Анри самые светлые порывы сердца, те же драгоценности, что украшали ее голову, теперь в художественном беспорядке запутались в огненно-рыжих волосах принцессы, давно потерявших в пылу страсти свою изначальную форму. Со свойственной ее натуре пылкостью и желанием отдаться нахлынувшему чувству без остатка, она целовала его столь же нежно и завораживающе. Чувство, передающееся ей из этих прекрасных серых глаз, было безраздельным...
Анри де Шомберг: - Моя шпага всегда со мной. Это - мое оружие. И я уверен, что маркиз не захочет также расстаться со своей шпагой, - Шомберг нежно улыбнулся принцессе, - Ваша забота заставляет мое сердце биться сильнее, Ваше Высочество. Я чувствую, что вы поражаете его без клинка и без тех, ядов, о которых вы говорили. Он опустил лицо. Слова... сколько красивых, пылающих огнем слов он уже говорил. Сколько мог сказать. Мастерски обольщая дам своими словами, своим обволакивающим чарующим баритоном, он почти никогда не задумывался, насколько он дорожил их сердцами. Пьянящая страсть ночи сменялась прохладным пробуждением на заре... короткий поцелуй в спящие глаза его вечернего увлечения... и все. - Я должен уйти. Коротко. Холодно. Шомберг оборвал тонкую паутину соблазна, которую сам же сплел, играючи ухаживая за очаровательной своенравной южной красавицей. Нет. Он не сделает ее своей очередной победой. - Прости... Из открытого окна до них донесся шелест мокрой от дождя листвы, заглушая голос Анри. Он сжал в своей руке ладонь Олимпии и поднес ее к своим губам. - Я вернусь. Обещаю. Сразу же после дуэли и я пришлю к вам своего секунданта. Он расскажет все.
Олимпия де Сен-Леже: ...Иду по выженной траве, по тонкому льду. Не плачь, я боли не боюсь, ее там нет. Я больше, может, не вернусь, а может... я с тобой останусь. Я вернусь... Сколько в этих двух коротких словах исцеляющей надежды и ожидания, сколько веры в то, что все обойдется. Возможно, он и сам в это верил... Верил, насколько мог. Но внешние обстоятельства гораздо сильнее. Олимпия была не в силах оторвать от него своего взгляда, как будто хотела на всю жизнь запомнить лицо своего любимого, каким он был тогда... в тот вечер. Он уходил, чтобы снова вернуться к ней, и она это знала. И все равно... на сердце ее был тяжкий камень. Олимпия чувствовала, что предает и его, и себя, зная о коварстве Бернара и не делая ничего, чтобы избежать нечестной игры. Покидая ее, он уносил с собой ее сердце, которое ей уже не принадлежало, и внутри нее образовалась громадная черная дыра, которую уже ничто не заполнит. -- Почему вы уходите? - уставшим голосом спросила Олимпия.
Анри де Шомберг: - Потому что, если я уйду сейчас, не уступив своему желанию остаться, то тем сильнее захочу вернуться... и тогда я должен буду выиграть предстоящий поединок. Если же я останусь, то буду счастливейшим из смертных сегодня, - Анри недвусмысленно посмотрел в глаза Олимпии, - А завтра на дуэли буду драться как человек, пресытившийся всеми дарами жизни и готовый к смерти. "И любви..." - добавил он мысленно. Он мог бы сказать все гораздо более просто и понятно, и возможно, навсегда закрыть себе дверь в этот особняк, более того, в сердце принцессы Ориенской. За два дня, проведенные в Париже, Шомберг понял, что остался тем, кем был до этого - влюбленным в прекрасное и неизведанное. То, что он чувствовал в отношении принцессы Генриетты, было всего лишь увлечением... интересом... Он даже не намеревался завоевать сердце первой кокетки Франции, однако, сам едва не угодил в ее сети. В этот вечер он убедился, что значил в ее глазах ничуть не более тех, кто всегда рвался к ее ногам... Это было пробуждением. Анри, едва не изменивший собственным принципам, едва не отдавший в безрассудном порыве свое сердце, был наказан... "Хорошо, хоть, меня не пришпилили к стене и не выставили на всеобщее обозрение, как редкостного мотылька в коллекции диковин Его Величества" Его ухаживания за принцессой Ориенской отчасти были ответным выпадом на блестящий флирт Генриетты, ничуть не скрывавшей свой интерес к новоявленному кавалеру. Теперь же... он должен был остановиться. - Обещайте мне не следить за нашей предстоящей дуэлью... впрочем, о месте ее знают только секунданты. Обещайте не смотреть на поединок. Я убедился, что после такого спектакля в сердце женщин остается лишь любопытство. А вчерашних кавалеров они забывают с легкостью взмаха своего веера.
Олимпия де Сен-Леже: -- Неправда, - машинально возразила Олимпия. – Я не такая… Ее взгляд, столкнувшийся вдруг со взором герцога, словно остекленел – так переменился он в лице. Холод, жестокость, безразличие – вот, что она уловила сейчас в его взгляде и его голосе. Олимпия почувствовала себя пойманной в капкан. Ее сердце словно упало с головокружительной высоты и сейчас она отчетливо слышала звон воображаемых осколков, на которые оно разбилось. Пусть, пусть Бернар отравит его восточным ядом!.. Пусть он убьет герцога ее же руками, она будет ему за это только благодарна! В ее воображении вспыхнуло множество мыслей, не менее жестоких и смертоубийственных. По восточным традициям, человек, она не должна желать смерти человеку, которого приняла в своем доме как гостя, но Анри де Шомберг сам нарушил законы гостеприимства, и заставил ее их нарушить. -- Я не собиралась за вами следить, - сказала она уже более холодно и строго. Свечи бросали зловещие отблески на ее лицо и волосы, заставляя ее глаза гореть каким-то особенным, дьявольским блеском, что придавало ее красоте нечто резкое, злое и опасное. – И тем паче, не собираюсь делать это после того, как вы открыли мне свое истинное лицо… Минуту назад я готова была поверить, что ваше сердце чисто, и помыслы свободны от подлости и скверны. Оказалось, что я заблуждалась. У Бернара перед вами преимущество. Вы сделали все, чтобы не заставить меня жалеть, если вы погибнете. Благодарю вас, за то, что вы заставили меня спать спокойно, не терзаясь сожалениями о вашей судьбе… Этот яд ужасен. Не буду посвящать вас во все подробности, я в отличие от вас менее жестока. Она вдруг резко побледнела и отвернулась, чтобы не видеть больше его лица. Слова проклятия застряли у нее в горле от внезапно нахлынувшей слабости. Сделав несколько шагов в направлении двери в другие комнаты, Олимпия нежданно почувствовала, что глаза ее застилает какая-то тьма с мелкими проблесками золотистого света. Последним ее ощущением был тяжелый удар обо что-то твердое, но слава богу, мягкий ковер, привезенный с Востока, сгладил удар от падения.
Анри де Шомберг: Если можно было отравить словами, то Олимпия сумела сделать это. Шомберг застыл на месте, слушая ее. Как же хорошо приросла к его лицу маска, что теперь, когда он пытался быть самим собой, ее было не снять, не оторвать от лица... Вот и она, та, кого он считал восточной диковинкой, чудом Парижа, и она, как и все, видела в нем лишь высокомерного обольстителя. Что ж... тем лучше. - Вы видите перед собой меня в последний раз, ваше высочество. Обещаю, более не докучать вам. И если вам довелось ошибиться во мне, за столь короткое время, то отдаю вам честь, сударыня, вы столь же быстро сумели признать свою ошибку. Обморок принцессы заставил Шомберга замолчать. Он не успел подхватить ее, стоя уже на пороге. Какая нелепость. Он даже не знал ее слуг, не знал, кого позвать. Анри приблизился к распростертой на ковре Олимпии и взял ее за запястье. Пульс был едва различимым. Лицо ее было бледно, а медно-красные волосы оттеняли эту бледность, превращая ее в мертвенную маску. Д'Аллюэн поднял принцессу на своих сильных руках и отнес в спальню, которую она сама несколько минут назад показала ему. Положив бездыханное тело на широкую кровать под огромным восточного стиля балдахином, он задумчиво приложил ее руку к своим губам, словно пытаясь вдохнуть дыхание жизни своим горячим поцелуем. Расшнуровав ее корсет, Анри с ловкостью камеристки помог принцессе освободиться от стягивавших ее пластин из китового уса. В любое другое время вид полуобнаженной красавицы вскружил бы ему голову, но сейчас он видел перед собой девушку, которой причинил боль, сам того не желая. Голубку, которую он как коршун так неумело схватил своими когтями. "Бедное дитя... ты встретила меня в злосчастную минуту... Кто знает, не появись я на твоем пути, не омрачились бы твои отношения с тем гасконцем... Хотя... даже ради того, чтобы освободить тебя от него, мне следовало появиться..." - Шомберг безотчетно целовал похолодевшие пальцы принцессы Ориенской, убирая от ее лица огненные локоны. Его мысли совсем отвлекли его. Забыв о ходе времени, маршал не заметил, как догорели свечи на изящном золоченом канделябре.
Олимпия де Сен-Леже: Слабые отблески света догорающих свечей словно огни из другого мира, вторглись в ее сознание. Олимпия с трудом сообразила, что находится в собственной спальне, а рядом с нею… она узнала герцога д’Аллюэна по его прикосновениям, и лишь минутой позже тусклые, дрожащие блики свечей выделили из тьмы его красивое лицо. Олимпия помнила, что он причинил ей боль словами, однако же, он не бросил ее сейчас. Головокружение уже почти отпустило ее, и девушка не знала, что делать дальше – прогнать жестокого возлюбленного, или нет… Она легко могла бы выставить его, а то и вообще отказать от дома, но ее тело и душа настолько ослабли, что произнести этого она была не в состоянии. Единственное, что она в состоянии была чувствовать – это горячие прикосновения его губ к ее мертвенно-холодным рукам. Казалось, они отзываются в ее сердце жестокой, нестерпимой болью. Нет, она не могла его оттолкнуть… несмотря ни на что. Страсть, сжигающая ее, была слишком сильна, чтобы хрупкая, беззащитная женщина, не обученная искусству владеть собой, была в состоянии с ней справиться. Мерцание свечей становилось все более слабым и неровным, тусклые огоньки исчезали один за другим, пока не остался один, последний. Вскоре погас и он. Принцесса Ориенская почувствовала, что вокруг нее сомкнулась непроницаемая тьма. Окна были тщательно завешены, поэтому даже молочно-белый лунный свет не проникал в ее спальню. Олимпия не видела лица д’Аллюэна, но чувствовала его руки, и ей почему-то становилось легче от одной мысли, что он здесь, совсем близко.
Анри де Шомберг: Какой удивительный взгляд. Анри любовался глазами принцессы, пока мог видеть их в свете догарающих свечей. Погасла одна... другая... капелька воска мягко упала с последней догорающей свечи. Они долго смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова. Герцог не пытался проникнуть в тайны сердца принцессы. Казалось, что оно было навсегда закрыто для него. Безвозвратно уплывали минуты их встречи. Теперь, отвергнутый ей, он чувствовал, что хотел быть желанным ей как никогда и никем. Была ли это страсть, зародившаяся в гордости, или же, порыв более глубокого и нежного чувства? Шомберг давно уже отвык спрашивать себя, почему он желал ту или иную женщину. И все же... он хотел быть желанным ей. Да. Ее руки заметно согревались в его ладонях. Одно лишь ее движение, один взгляд... - Простите меня... - молчание становилось гнетущим, и он первым решился прервать его. Анри наклонился к ее высочеству. Пусть поцелуй скажет то, что они не хотят выдавать друг другу словами и взглядами... неспешный, проникновенный, словно изучающий друг друга поцелуй...
Олимпия де Сен-Леже: Заранее извиняюсь за косноязычие... Поцелуй во мраке глубокой ночи, мягкий, обволакивающий, и в то же время непреодолимо нежный. За что он просил прощения - ни маршал, ни сама Олимпия, не знали. Скорее, это ей следовало просить прощения у герцога за свою невольную истерику. Их лица были скрыты под покровом ночи, и только голос... и мягкие прикосновения выражали их чувства. Его волнующие, чувственные ласки изгоняли из ее израненного сердца всю боль и неприятные ощущения, отдаляя Олимпию от материального мира, и вознося ее на вершины блаженства. Ее гибкие руки, словно лианы, обвились вокруг его плеч, а губы, словно в лихорадке, искали его рот, дабы слиться с ним в поцелуе. Поцелуе длиной во всю оставшуюся ночь. Поцелуе длиной в судьбу.
Анри де Шомберг: Голова кружилась от утомительного и долгого дня и еще более утомительной борьбы чувств. Эйфория поцелуев расслабляла и уносила в свой неведомый мир. Руки ласкали и переплетались в стастных объятиях, повинуясь огню, разгоравшемуся в сердце. Игра легких касаний губ сменялась более настойчивыми и глубокими поцелуями. На короткое мгновение Анри прервал свои ласки и заглянул в ее глаза. Таинственный свет, лившийся из глубины изумрудов, завораживал. В тишине послегрозового вечера было слышно лишь шелест мокрой листвы и капающие остатки дождя. Его широкая ладонь нежно обвела контур ее лица, опускаясь к ее обнаженному плечу. - Мне остаться? - спросил маршал. Не дожидаясь ответа, он легко потянул за тесьму тонкой блузы, одетой под раскрытым корсажем.
Олимпия де Сен-Леже: Вряд ли они могли видеть друг друга в темноте, см.выше -- Не в моей власти удерживать вас, но если вы тоже этого хотите… - ослабшим голосом протянула Олимпия, нервно запустив тонкие изящные пальцы в его пышные, темные волосы. Конечно, она уже все решила для себя – он должен остаться. Но чрезмерная настойчивость с ее стороны может заставить его колебаться, поэтому следовало оставить Шомбергу иллюзию выбора. Впрочем, и тот выбор, который он предоставлял ей, был ненастоящим – герцог прекрасно знал, что ответит Олимпия. И пусть. Если счастье так уязвимо и недолговечно, зачем рушить его собственными же руками? Они станут счастливыми на всю оставшуюся ночь, и, кто знает? Может быть, эта единственная ночь всей жизни стоит? Принцесса Ориенская не желала думать ни о чем – ни о дуэли, ни о возможных изменах Шомберга. Она просто хотела отдаться без остатка своему чувству, и принадлежать тому, кого полюбила. Она все ему прощала. Потому что не могла иначе… Пусть его порыв столь же быстротечен, как и все предыдущие влюбленности, но если они сейчас задушат его в зачатке, то потом будут безумно жалеть, что не взяли от небес этого чудесного, бесценного дара.
Анри де Шомберг: Первые лучи рассветного солнца беззастенчиво обнажили любовные объятия герцога и принцессы - последнюю ноту волшебной симфонии ночи. Проснувшись от того, что солнечный луч проказливо посветил в его глаза, Шомберг старался не потревожить, спавшую на его груди Олимпию. Утомленная его ласками, порой нежными и дурманящими, порой требовательными и властными, она пребывала в безмятежном сне Спящей Красавицы, о которой еще предстояло написать месье Перро. Её нежные девичьи щеки были румяны от недавней любовной игры. Длинные темно-каштановые реснички подрагивали, скрывая волшебство ее изумрудных глаз. Губы слегка приоткрылись в ожидании поцелуя, пробуждающего волшебного прикосновения, которое сделало бы ночные видения явью. Анри медлено провел ладонью по ее телу. Зовущая к новым ласкам и нежности, близость волновала его и кружила голову. Хотелось закрыть глаза... забыть обо всем, о предстоящей через пару часов дуэли, о расследовании, заговорах и покушениях... о себе самом, о своей обиде... Снова отдаться страсти с той, кто уже стала его... его на эту ночь... его навсегда... Остаться в ее объятиях... Может, его сердце наконец найдет свою тихую гавань? Возможно ли? Он склонил голову набок, коснулся губами ее лба и тихо прошептал: - Уже утро, мой ангел... Не дайте наступить этому дню без вашего поцелуя...
Олимпия де Сен-Леже: -- Уже утро? – пушистые ресницы слегка дрогнули, и через мгновения из-под них вырвался ослепляющий пламень ярко-зеленых глаз. Переживания минувшего дня, и предшествующая им беспокойная ночь порядком утомили Олимпию, и потому она так легко уснула после безумства любовных ласк, походивших на дурман, на сновидение. Однако, открыв глаза, она убедилась, что это не сон, и все это действительно было. И любовь, и ласки… Олимпия нежно улыбнулась, и чуть приподнялась на своем ложе, ища его губы. Эта ночь вымела из ее сердца все плохое, что роилось там до сих пор, заставила ее снова поверить в счастье, которое, быть может, так близко. Она целовала его нежно, осторожно, словно боялась его власти над ее сердцем. Эта эксцентричная восточная красавица оказалась слишком чувствительной, и слишком беззащитной, чтобы, усвоив общие для всех придворных правила игры, интриговать, сводить с ума, оставаясь при этом холодной. Ее главным врагом было ее пылкое сердце, которое испытывало боль от каждого неосторожного слова. Жестокость Анри д’Аллюэна, на которую она напоролась, заставила это слабое сердце истекать кровью, и порой она сама удивлялась, сколько крови в ней самой. Но это было в прошлом. И слава богу…
Анри де Шомберг: Сладкие беззвучные поцелуи, когда говорили только ощущения и глаза. Отдав всю иннициативу ей, он лишь отвечал ее нежной утренней ласке. Минуты плавно перетекали в час... карамельные лучи восхода стали ярче, легкий ветерок распахнул деревянные ставни окна и ворвался в комнату, всколохнув прозрачный полог над кроватью. - Даже ветер хочет напомнить нам о том, что время не в нашей власти... - маршал обхватил Олимпию за плечи, - Мне пора. Теперь действительно пора. Одевшись, он вернулся к постели и присел на краешек. Его широкая мягкая ладонь провела по ее лицу. Глаза... зеленые глаза, ставшие такими знакомыми, и по-прежнему такие непредсказуемые. Хотелось сказать многое, но слова казались такими бессмысленными. Может, это были бы его последними словами? Тогда они должны иметь больше смысла, чем все, сказанное до этой минуты. Он нагнулся к ней. Коснувшись ее губ, он раскрыл их мягким, но настойчивым поцелуем.
Олимпия де Сен-Леже: -- Пусть небеса хранят вас, - прошептала Олимпия, когда поцелуй закончился. Ее восхитительные изумрудные глаза сияли неповторимым блеском, на этот раз не гневным, не безумно-болезненным, а умиротворяющим, дарящим уют и вдохновение. - Мое единственное желание - увидеть вас снова... Живым и невредимым. Все мрачное, злое и тяжелое на некоторое время покинуло ее сердце, оставив только чистое и просветленное, неземное чувство, некий катарсис, неизбежно наступающих после продолжительных страданий. Олимпия как будто и не думала о предстоящей дуэли, и опасности, которая грозила любимому, все это отступило для девушки на второй план. Она верила, что для Анри д'Аллюэна сегодня счастливый день, и ее любовь сумеет его сберечь.
полная версия страницы