Форум » Аристократический Париж » Эпизод «Ужин в романтическом интерьере» » Ответить
Эпизод «Ужин в романтическом интерьере»
Олимпия де Сен-Леже: 19 сентября 1664 года. Вечер - ночь. Переход из "Карточной игры" Экипаж остановился возле ворот особняка Сен-Леже. Герцог д’Аллюэн вежливо и предупредительно помог принцессе Ориенской выбраться из кареты, и подвел ее к воротам. За всю дорогу они произнесли не больше пяти фраз – их отношения и так непростые и напряженные, и каждое слово могло только усилить это напряжение. Едва ступив на твердую землю, Олимпия почувствовала сильный порыв ветра, едва не выбивший у нее почву из-под ног, и первые капли, упавшие на землю. Ветер трепал ее огненно-рыжие волосы, и обжигал холодом ее пылающее лицо. Она посмотрела на Шомберга. -- Боюсь, что вам будет очень трудно добраться до дома. Погода окончательно испортилась…
Ответов - 28, стр:
1 2 All
Анри де Шомберг: Он поднял глаза на нее, когда она оперлась на его руку, чтобы выйти из кареты. Легкость в ее движениях, мягкая прохладная рука в его ладони, тихое шуршание платья... Маршал поддержал герцогиню, когда она ступила на землю. - Непогода? - он улыбнулся ей веселой улыбкой, - Непогода не застанет меня врасплох, герцогиня. Он посмотрел на небо, зиявшее чернотой над острыми башенками и трубами крыши особняка. Тучи сгущались, предвещая хороший дождь. Усилившийся ветер нес с собой холод. Махнув рукой вознице, чтобы он ждал его, маршал приказал одинардцу ехать домой. - Вы позволите проводить вас к дому, герцогиня? - он посмотрел в ее глаза, - Я хочу быть увереным, что проводил вас... если позволите, Олимпия...
Олимпия де Сен-Леже: -- Конечно, - еле слышно шепнула Олимпия, при этом глаза ее загорелись странным огнем. Да, она хотела оставить его у себя, и не только на этот вечер, а, может быть, и на всю жизнь! Олимпия сама не знала, чего именно она хочет - просто быть рядом с возлюбленным, или... не желает, чтобы он провел этот вечер с кем-то другим? Погода была хорошим предлогом, чтобы его удержать. Олимпия снова почувствовала прикосновение его руки к своей. Как он был близко от нее... -- Входите, герцог, - негромко проговоила принцесса Ориенская, проходя в огромную, и сейчас несколько пустынную гостиную. Свечи еще не были зажжены, кроме того, в доме было тихо, отчего был отчетливо слышен каждый шаг. В этой тишине и темноте было что-то зловещее...
Анри де Шомберг: Мерный стук колес отъехавшей кареты, цоканье подков лошадей унесли прочь сомнения. Маршал слегка наклонил голову, принимая приглашение герцогини, и вошел в ее особняк. В огромной приемной зале царил полумрак. Слуг не было еще видно. До тех пор, пока эта приятная обвалакивающая тишина и густой полумрак не будут нарушены появлением лакеев со свечами и совершенно никчемной суетой вокруг их особ, можно было просто замереть и прислушаться... как билось сердце. Казалось, что герцог мог слышать ритмы не только своего сердца, но биение, раздававшееся в груди Олимпии. Её блестящие глаза сверкнули как изумруды, когда лицо ее попало в полоску бледного света, падавшего из окна. Герцог слегка сжал ее руку и поднес к губам, задумчиво вглядываясь в эти странные такие живые и глубокие глаза. - Прекрасный вечер, вы не находите, Олимпия? Прекрасно и тихо...
Олимпия де Сен-Леже: Олимпия чуть слышно вздохнула, почувствовав, что он снова держит ее руку в своей. Ее прекрасные, пронзительно зеленые глаза смотрели на герцога со страстью и нежностью, ей очень не хотелось отпускать его от себя. Увлечь, очаровать, соблазнить, похитить у всего мира, и быть вместе… Просто, быть вместе. -- Иначе и быть не может, - слабо улыбнулась она. – Ведь я провела его с вами… Спасибо вам за все, герцог – в особенности, за ваше терпение. Я, наверное, измучила вас… Да и себя тоже. Маркиз д’Андижос всегда говорил, что я капризна и своенравна, не дай бог каждому!.. – она нервно рассмеялась, погладив тонкими пальчиками тыльную сторону его ладони. Затем отпустила его руку. – Он прав. Вы не представляете себе, насколько он прав!.. Ее прекрасные огненно-рыжие волосы в беспорядке рассыпались по обнаженным плечам, в изумрудных глазах горело дьявольское пламя. Свечи бросали зловещие красные отблески на ее лицо, руки и волосы, окружая их причудливым сиянием, и сейчас Олимпия была похожа на языческую жрицу, заклинательницу огня. Однако, унять тот огонь, что пылал внутри нее, она была не в состоянии. Всякий, при взгляде на принцессу Ориенскую, наверняка решил бы, что эта опасная, обольстительная, прекрасная женщина сошла с ума. Впрочем, может быть, она и вправду, всегда была немного безумна… Окна в гостиной были уже завешены тяжелой тканью, расшитой яркими причудливыми цветами, и ни она, ни герцог не слышали и не видели, что творится на улице. Но Олимпии хотелось верить, что там как из ведра льет дождь, нещадно дует ветер… в общем, хороший предлог, чтобы оставить его у себя. Пока что на одну ночь, а что будет дальше, посмотрим… А дальше – дуэль… Только сейчас Олимпия об этом вспомнила. Она знала, как помочь маршалу д’Аллюэну, чтобы он не подвергал себя опасности, подставляя грудь под шпагу пылкого гасконца. Впрочем, может быть, он и откажется. Но даже если и откажется, почему бы не предложить? -- Позвольте, герцог, я провожу вас в свою комнату, - весело проговорила она, непринужденно тряхнув пышной копной своих роскошных ярко-рыжих волос. – Я хочу кое-что вам показать… быть может, это облегчит вашу предстоящую дуэль, - обворожительно улыбнулась она, единым усилием отогнав от себя мысли о Бернаре, и о том, что он, может быть, не заслужил… Нет, заслужил, ведь он посмел ее ударить, хотя она ничего не делала. Совсем, совсем ничего, за что ее можно было наказывать, да еще и унижать в присутствии постороннего мужчины.
Анри де Шомберг: - Идемте, отчего же нет, - в сердце Анри заиграл азарт игрока. Он чувствовал, что герцогиня намерено не отпускала его, да и ему не хотелось возвращаться по темным ночным улицам. Гораздо веселее ехать по утреннему Парижу, распугивая заспанных рыночных торговок, собирающих свой товар, и оглушая предрассветную тишину звонким цокотом лошадиных подков... однако, предложение облегчить предстоящую дуэль с Д'Андижосом насторожило его, - Надеюсь, вы не хотите предложить мне секреты моего противника? - он посмотрел в глаза принцессы, - Прошу простить меня, я уверен, что вы не предложите мне ничего недостойного и бесчестного, но все же, я не хочу быть в выигрышном положении за счет вашей помощи мне. Какое странное чувство, как будто он какой-то юнец-школяр, пойманный в семинарской кладовой с поличным. Шомберг явно ощутил жар, пробежавший по спине. И все же, ведомый отчасти любопытсвом, отчасти неисправимой любовью к авантюрам, он последовал за ней.
Олимпия де Сен-Леже: Словно пойманная врасплох, Олимпия внезапно отстранилась, вместо того, чтобы проводить герцога туда, куда ей хотелось. -- Простите… Я не подумала, - Ее лицо приобрело потерянное, обескураженное выражение. – Мне, право же, неловко, что я посмела предложить вам такое… Вы, в самом деле, не способны на подлог, но… В общем, послушайте. Я привезла с Востока яд, которым можно смазать клинок, дабы самая легкая, незаметная царапина превратилась в смертельную рану. Этот яд есть у Бернара… Ее пальцы с неповторимой нежностью коснулись его лица, и Олимпия почувствовала, что окончательно сошла с ума. -- Я хотела предложить вам это средство, а теперь… после того, что вы сказали, - она отрешенно вздохнула, - всего лишь предупреждаю вас – чтобы избежать нечестной игры, принесите свое оружие, и внимательно проследите, чтобы маркиз не смазал острие шпаги никаким снадобьем… Иначе, вы погибли.
Анри де Шомберг: Анри внимательно смотрел в глаза герцогини, читая в них неподдельную запоту и страх за него. Неужели эта девушка действительно так беспокоилась за него? То, что Шомберг увидел в Пале-Рояле во время карточной игры навсегда отвратило его от доверия к прекрасному полу. Коварство, расчет, хладнокровная игра чувствами - вот на что способны эти хрупкие изящные создания. Может ли он довериться кому-либо из них? Даже самая казалось бы далекая от флирта и подобных пороков женщина на самом деле оказалась просто прекрасной актрисой, со вкусом игравшей свою роль и подбиравшей партнеров для своей игры... Теплая нежная ладонь провела по его лицу, заставив его вздрогнуть и вернуться к реальности. Маршал сверкнул глазами. Отчего вдруг за него так боятся? Его губы дрогнули в холодной улыбке. Он взял в руку герцогини и мягко отвел ее от своего лица. - Вам не следует придавать этой дуэли слишком большое значение, Ваше Высочество. Я уверен в благородстве маркиза, как в себе самом. Да, они скрестят шпаги и открыто будут сражаться друг против друга... как с де Лорреном... Только вот за что? Впервые за всю свою придворную карьеру Шомберг вдруг задумался о тщете всех этих дуэлей и споров, итогом которых были увечья и даже смерти, но никогда не любовь и не доверие. - Я кажется становлюсь философом в Вашем доме, принцесса, - усмехнулся герцог собственным мыслям, - Пожалуй, мне лучше удалиться.
Олимпия де Сен-Леже: -- Зато не уверена я, - коротко и сухо проговорила девушка. – Маркиз не любит проигрывать. Его взгляд был таким тяжелым и отстраненным, что Олимпия вздрогнула, словно испугавшись, что он причинит ей боль. Казалось, его холодные туманные глаза пронзают ее насквозь, и ей некуда бежать от этого человека. Того, кого она полюбила гораздо сильнее, чем хотелось бы ей самой. Хотелось сказать еще о том, как она его любит, какой утратой будет для нее его смерть, но слова отчего-то застряли в горле. Она, как и прежде, боялась самой себя. Боялась, что ее откровенность приведет к необратимым последствиям. -- Можете стать философом, говорите вы? – она сдержанно улыбнулась, от чего в зеленых глазах вспыхнули золотистые искорки. – Так станьте же… Я буду продолжать любить вас и в этом образе. И кстати… хотите, я покажу вам много интересных восточных диковин? – Олимпия искала любой предлог, чтобы задержать его в своем доме надолго. И если такое возможно, навсегда.
Анри де Шомберг: - Любить? - глаза Шомберга на минуту блеснули, но тут же приняли свою обычную холодность, - Герцогиня, не мне отговаривать вас от безрассудств, но право же... я не стою того. Наперекор всем правилам этикета и галантного обхождения, маршал устало сел на небольшую софу и откинулся на ее спинку. Отчего-то кружилась голова, шумело в висках. Может, от молодого вина, которое подавали у герцогини Орлеанской, может, от всех треволнений дня. Герцог позволил себе прикрыть веки и какое-то время сидел недвижно. Хотелось забыть обо всем... оседлать своего милого коня, единственное преданное ему существо, которое никогда не оставит его и не предаст, и умчаться прочь. Рука нервно дернулась. Анри провел ладонью по лбу, смахивая выступившую испарину. Не хватало еще потерять дух перед предстоящей дуэлью... Дуэль с маркизом... Дуэль со всем двором - чванливым и лицемерным... Он должен играть свою годами заученную роль ловеласа и дамского угодника. Только так он мог на самом деле оставаться при особе короля, узнавать о происходящем в кулуарах дворцов и не вызывать подозрений... Кому придет в голову воспринимать всерьез игрока и дон жуана? Тяжелый вздох... еще один. Сиплое дыхание перешло в кашель. Только этого не хватало - подхватить лихорадку в разгар сезона. - Я был бы признателен вам, если бы вы велели приготовить мне горячего вина, герцогиня, - Анри позабыл о своей обычной маске "уставшего эгоиста" и посмотрел в глаза Олимпии взглядом, полным доверия и тепла. Так он смотрел на своих сестер, единственных девушек, которым доверял и которых любил с чистой и искренней привязанностью... потому что им ничего кроме его улыбки и его задорного смеха не было нужно... им не надо было расточать комплименты... не нужно было лгать о том, что они единственные... они и так знали, что для брата не было более чудных созданий и более очаровательных девушек... и он любил их просто за то, что они были.
Олимпия де Сен-Леже: От этого взгляда внутри нее как будто все перевернулось – Олимпия ни разу не видела герцога таким мягким, добрым, чуждым светского лицемерия и учтивости. Рядом с нею он словно бы был самим собой, и принцессе Ориенской захотелось продлить эту спонтанно возникшую между ними близость. Забыть обо всем, исполнять все его желания, просто быть рядом. И быть собой… В ее сердце как будто наступило просветление – таким безраздельным было чувство, передающееся ей из этого лучистого взгляда. -- Конечно, - улыбнулась Олимпия. – О чем разговор? Кстати, я и сама могу приготовить горячее вино. Я умею… - она выбежала из комнаты, и, как была, в роскошном платье для приемов, унизанная украшениями из рубинов, направилась в подсобные помещения. Пристройка, где обитала прислуга и располагались кухня, прачечная и другие рабочие помещения, была соединена с ее особняком достаточно широким проходом. Через некоторое время она вернулась в приемную, где ее дожидался Шомберг, и поставив на стол фарфоровый кувшинчик с горячим вином, велела Франсине принести два хрустальных бокала, служанка исполнила требуемое, и разлила содержимое по бокалам. Аромат имбиря и корицы, которые добавила в вино по своему вкусу Олимпия, должен был сделать вкус темно-красного, словно кровь, вина, еще более насыщенным.
Анри де Шомберг: Запах имбиря и корицы, смешанный с терпким ароматом горячего вина, наполнил комнату. Анри еще не открыл, усталых отяжелевших век, когда почувствовал весь этот букет. Послышались легкие шаги и шуршание платься. Когда он открыл глаза, герцогиня уже подавала ему наполненный вином бокал. - Благодарю вас, герцогиня, - маршал благодарно улыбнулся принцессе Ориенской и отпил вина. Горячий сладковатый вкус приятно щипал язык. Вино было превосходно, а имбирь и корица придавали ему тот тонкий привкус, который потом долго остается на языке, - прекрасно... Он неспешно смаковал вино. Служанка принцессы быстро появилась и ушла. Они снова были одни. Но теперь между ними не было той давящей преграды, словно маленькая услуга, оказанная герцогиней, разбила ее. Шомберг смотрел в глаза Олимпии, замечая в них блеск. Это не был холодный, пронзительный блеск светской львицы, знавшей свою цену. Что-то теплое и ласковое плескалось на дне этих изумрудных глаз. Какими все-таки разными могли быть женщины... Анри провел ладонью по своим глазам, ничуть не заботясь, что его могли заметить за зтим. Да и какая разница? Он хотел убедиться, было ли это видение, или же он и в самом деле видел ее глаза такими теплыми и близкими? - Вы творите чудеса, принцесса, - едва слышно произнес он, ставя пустой бокал на маленький поднос, - Ваше вино пьянит, но еще больше пьянят ваши глаза... Он промолчал. Потом посмотрел на ее удивленное выражение, выпрямился и добавил: - Нет, не воспринимайте мои слова, как комплимент ночного ловеласа... если... если мои слова тяготят вас, я тот час же удалюсь. Мне не следует злоупотреблять вашей добротой.
Олимпия де Сен-Леже: Его голос, словно бы звучал из другого измерения, как будто во сне, хотя Олимпия знала, что это не сон. Ее любимый был рядом с ней. Сегодня и сейчас. А завтра… кто знает, что будет завтра? Угодно ли будет судьбе оставить герцога д’Аллюэна в живых? А оружие… Ах, если б он внял ее уговорам и предложил маркизу свое оружие! Он спас бы этим и себя, и ее, потому что в порядочность Бернара Олимпия не верила. Чувства захлестнули ее целиком и полностью, и вряд ли Олимпия отдавала себе отчет в своих мыслях и поступках. Ее сердце колотилось с неистовой силой – казалось, он сейчас допьет вино, уйдет, и мир уже не станет прежним. Что было, что будет, Пускай судьба рассудит, Пред этой тишиною Все суета и дым… Внутри нее все как будто кричало: «Не уходи! Останься! Сейчас или никогда!», но вряд ли ее мысленные призывы достигали конечной цели. И, поддавшись внезапному порыву, не думая ни о чем, Олимпия преодолела разделявшее их расстояние, и, положив руки на плечи Шомберга, прильнула к его губам нежным, но страстным поцелуем. И прошлое, и будущее – катись все в преисподнюю!.. Только настоящее мгновение имеет цену… Пусть он не способен отдать все свое сердце одной женщине, пусть Олимпии де Сен-Леже суждено стать лишь одной из многих, но она тоже оставит след в его жизни. Сейчас или никогда!
Анри де Шомберг: Порыв искреннего желания удержать его вылился в ошеломляющий поцелуй, сладостный от нежности и острый от страсти. Дыхание обоих слилось в одно, когда чувства передавались друг другу в безумном танце ласки. Шомберг, привыкший к поцелуям утомленных ожиданием его нежности жеманниц и притворно-смущенным порывам завоеванных им красавиц, был поражен простотой и одновременно буйством ярких нот в палитре ощущений от этого внезапного поцелуя. Он обнял герцогиню Ориенскую за плечи и долго не отпускал ее губы. От ответного, удивленного неожиданностью ее смелого шага, его поцелуй перешел в порывистый, властный, и в тоже время нежно обволакивавший. В тишине гостинной было слышно лишь порывистое дыхание двоих. Чувствуя, как тело герцогини в его руках ослабело, Анри крепче прижал ее к своей груди и, мягко закрыв ее губы своими, слегка отстранился, глядя в ее глаза. Смятение, тревога, отчаянная решимость... какие прекрасные глаза... в них не было обмана и ожидания... только желание любить его и отдать всю себя. - Если вы будете так огорчены моей неудачей в предстоящем поединке, я сделаю все, даже невозможное, чтобы выжить и увидеть улыбку радости и торжества в ваших глазах, - прошептал маршал, с нескрываемой более нежностью целуя губы девушки, - я вернусь. Даю вам слово.
Олимпия де Сен-Леже: -- Для меня не будет большего счастья, нежели увидеть вас живым и в добром здравии, - с чувством произнесла Олимпия. - И все же... я настаиваю, не полагайтесь на порядочность маркиза, возьмите свое оружие. Непременно свое... Олимпия не была знакома с тонкостями дуэльного кодекса, и не знала, какой стороне положено выбирать оружие - бросившей вызов, или той, которая дает сатисфакцию. Она знала, к каким мерам может прибегнуть маркиз. Ее изящная, нежная рука, перехваченная браслетом с рубинами, алыми, словно свежая кровь, легко скользила по его лицу, передавая Анри самые светлые порывы сердца, те же драгоценности, что украшали ее голову, теперь в художественном беспорядке запутались в огненно-рыжих волосах принцессы, давно потерявших в пылу страсти свою изначальную форму. Со свойственной ее натуре пылкостью и желанием отдаться нахлынувшему чувству без остатка, она целовала его столь же нежно и завораживающе. Чувство, передающееся ей из этих прекрасных серых глаз, было безраздельным...
Анри де Шомберг: - Моя шпага всегда со мной. Это - мое оружие. И я уверен, что маркиз не захочет также расстаться со своей шпагой, - Шомберг нежно улыбнулся принцессе, - Ваша забота заставляет мое сердце биться сильнее, Ваше Высочество. Я чувствую, что вы поражаете его без клинка и без тех, ядов, о которых вы говорили. Он опустил лицо. Слова... сколько красивых, пылающих огнем слов он уже говорил. Сколько мог сказать. Мастерски обольщая дам своими словами, своим обволакивающим чарующим баритоном, он почти никогда не задумывался, насколько он дорожил их сердцами. Пьянящая страсть ночи сменялась прохладным пробуждением на заре... короткий поцелуй в спящие глаза его вечернего увлечения... и все. - Я должен уйти. Коротко. Холодно. Шомберг оборвал тонкую паутину соблазна, которую сам же сплел, играючи ухаживая за очаровательной своенравной южной красавицей. Нет. Он не сделает ее своей очередной победой. - Прости... Из открытого окна до них донесся шелест мокрой от дождя листвы, заглушая голос Анри. Он сжал в своей руке ладонь Олимпии и поднес ее к своим губам. - Я вернусь. Обещаю. Сразу же после дуэли и я пришлю к вам своего секунданта. Он расскажет все.
Олимпия де Сен-Леже: ...Иду по выженной траве, по тонкому льду. Не плачь, я боли не боюсь, ее там нет. Я больше, может, не вернусь, а может... я с тобой останусь. Я вернусь... Сколько в этих двух коротких словах исцеляющей надежды и ожидания, сколько веры в то, что все обойдется. Возможно, он и сам в это верил... Верил, насколько мог. Но внешние обстоятельства гораздо сильнее. Олимпия была не в силах оторвать от него своего взгляда, как будто хотела на всю жизнь запомнить лицо своего любимого, каким он был тогда... в тот вечер. Он уходил, чтобы снова вернуться к ней, и она это знала. И все равно... на сердце ее был тяжкий камень. Олимпия чувствовала, что предает и его, и себя, зная о коварстве Бернара и не делая ничего, чтобы избежать нечестной игры. Покидая ее, он уносил с собой ее сердце, которое ей уже не принадлежало, и внутри нее образовалась громадная черная дыра, которую уже ничто не заполнит. -- Почему вы уходите? - уставшим голосом спросила Олимпия.
Анри де Шомберг: - Потому что, если я уйду сейчас, не уступив своему желанию остаться, то тем сильнее захочу вернуться... и тогда я должен буду выиграть предстоящий поединок. Если же я останусь, то буду счастливейшим из смертных сегодня, - Анри недвусмысленно посмотрел в глаза Олимпии, - А завтра на дуэли буду драться как человек, пресытившийся всеми дарами жизни и готовый к смерти. "И любви..." - добавил он мысленно. Он мог бы сказать все гораздо более просто и понятно, и возможно, навсегда закрыть себе дверь в этот особняк, более того, в сердце принцессы Ориенской. За два дня, проведенные в Париже, Шомберг понял, что остался тем, кем был до этого - влюбленным в прекрасное и неизведанное. То, что он чувствовал в отношении принцессы Генриетты, было всего лишь увлечением... интересом... Он даже не намеревался завоевать сердце первой кокетки Франции, однако, сам едва не угодил в ее сети. В этот вечер он убедился, что значил в ее глазах ничуть не более тех, кто всегда рвался к ее ногам... Это было пробуждением. Анри, едва не изменивший собственным принципам, едва не отдавший в безрассудном порыве свое сердце, был наказан... "Хорошо, хоть, меня не пришпилили к стене и не выставили на всеобщее обозрение, как редкостного мотылька в коллекции диковин Его Величества" Его ухаживания за принцессой Ориенской отчасти были ответным выпадом на блестящий флирт Генриетты, ничуть не скрывавшей свой интерес к новоявленному кавалеру. Теперь же... он должен был остановиться. - Обещайте мне не следить за нашей предстоящей дуэлью... впрочем, о месте ее знают только секунданты. Обещайте не смотреть на поединок. Я убедился, что после такого спектакля в сердце женщин остается лишь любопытство. А вчерашних кавалеров они забывают с легкостью взмаха своего веера.
Олимпия де Сен-Леже: -- Неправда, - машинально возразила Олимпия. – Я не такая… Ее взгляд, столкнувшийся вдруг со взором герцога, словно остекленел – так переменился он в лице. Холод, жестокость, безразличие – вот, что она уловила сейчас в его взгляде и его голосе. Олимпия почувствовала себя пойманной в капкан. Ее сердце словно упало с головокружительной высоты и сейчас она отчетливо слышала звон воображаемых осколков, на которые оно разбилось. Пусть, пусть Бернар отравит его восточным ядом!.. Пусть он убьет герцога ее же руками, она будет ему за это только благодарна! В ее воображении вспыхнуло множество мыслей, не менее жестоких и смертоубийственных. По восточным традициям, человек, она не должна желать смерти человеку, которого приняла в своем доме как гостя, но Анри де Шомберг сам нарушил законы гостеприимства, и заставил ее их нарушить. -- Я не собиралась за вами следить, - сказала она уже более холодно и строго. Свечи бросали зловещие отблески на ее лицо и волосы, заставляя ее глаза гореть каким-то особенным, дьявольским блеском, что придавало ее красоте нечто резкое, злое и опасное. – И тем паче, не собираюсь делать это после того, как вы открыли мне свое истинное лицо… Минуту назад я готова была поверить, что ваше сердце чисто, и помыслы свободны от подлости и скверны. Оказалось, что я заблуждалась. У Бернара перед вами преимущество. Вы сделали все, чтобы не заставить меня жалеть, если вы погибнете. Благодарю вас, за то, что вы заставили меня спать спокойно, не терзаясь сожалениями о вашей судьбе… Этот яд ужасен. Не буду посвящать вас во все подробности, я в отличие от вас менее жестока. Она вдруг резко побледнела и отвернулась, чтобы не видеть больше его лица. Слова проклятия застряли у нее в горле от внезапно нахлынувшей слабости. Сделав несколько шагов в направлении двери в другие комнаты, Олимпия нежданно почувствовала, что глаза ее застилает какая-то тьма с мелкими проблесками золотистого света. Последним ее ощущением был тяжелый удар обо что-то твердое, но слава богу, мягкий ковер, привезенный с Востока, сгладил удар от падения.
Анри де Шомберг: Если можно было отравить словами, то Олимпия сумела сделать это. Шомберг застыл на месте, слушая ее. Как же хорошо приросла к его лицу маска, что теперь, когда он пытался быть самим собой, ее было не снять, не оторвать от лица... Вот и она, та, кого он считал восточной диковинкой, чудом Парижа, и она, как и все, видела в нем лишь высокомерного обольстителя. Что ж... тем лучше. - Вы видите перед собой меня в последний раз, ваше высочество. Обещаю, более не докучать вам. И если вам довелось ошибиться во мне, за столь короткое время, то отдаю вам честь, сударыня, вы столь же быстро сумели признать свою ошибку. Обморок принцессы заставил Шомберга замолчать. Он не успел подхватить ее, стоя уже на пороге. Какая нелепость. Он даже не знал ее слуг, не знал, кого позвать. Анри приблизился к распростертой на ковре Олимпии и взял ее за запястье. Пульс был едва различимым. Лицо ее было бледно, а медно-красные волосы оттеняли эту бледность, превращая ее в мертвенную маску. Д'Аллюэн поднял принцессу на своих сильных руках и отнес в спальню, которую она сама несколько минут назад показала ему. Положив бездыханное тело на широкую кровать под огромным восточного стиля балдахином, он задумчиво приложил ее руку к своим губам, словно пытаясь вдохнуть дыхание жизни своим горячим поцелуем. Расшнуровав ее корсет, Анри с ловкостью камеристки помог принцессе освободиться от стягивавших ее пластин из китового уса. В любое другое время вид полуобнаженной красавицы вскружил бы ему голову, но сейчас он видел перед собой девушку, которой причинил боль, сам того не желая. Голубку, которую он как коршун так неумело схватил своими когтями. "Бедное дитя... ты встретила меня в злосчастную минуту... Кто знает, не появись я на твоем пути, не омрачились бы твои отношения с тем гасконцем... Хотя... даже ради того, чтобы освободить тебя от него, мне следовало появиться..." - Шомберг безотчетно целовал похолодевшие пальцы принцессы Ориенской, убирая от ее лица огненные локоны. Его мысли совсем отвлекли его. Забыв о ходе времени, маршал не заметил, как догорели свечи на изящном золоченом канделябре.
Олимпия де Сен-Леже: Слабые отблески света догорающих свечей словно огни из другого мира, вторглись в ее сознание. Олимпия с трудом сообразила, что находится в собственной спальне, а рядом с нею… она узнала герцога д’Аллюэна по его прикосновениям, и лишь минутой позже тусклые, дрожащие блики свечей выделили из тьмы его красивое лицо. Олимпия помнила, что он причинил ей боль словами, однако же, он не бросил ее сейчас. Головокружение уже почти отпустило ее, и девушка не знала, что делать дальше – прогнать жестокого возлюбленного, или нет… Она легко могла бы выставить его, а то и вообще отказать от дома, но ее тело и душа настолько ослабли, что произнести этого она была не в состоянии. Единственное, что она в состоянии была чувствовать – это горячие прикосновения его губ к ее мертвенно-холодным рукам. Казалось, они отзываются в ее сердце жестокой, нестерпимой болью. Нет, она не могла его оттолкнуть… несмотря ни на что. Страсть, сжигающая ее, была слишком сильна, чтобы хрупкая, беззащитная женщина, не обученная искусству владеть собой, была в состоянии с ней справиться. Мерцание свечей становилось все более слабым и неровным, тусклые огоньки исчезали один за другим, пока не остался один, последний. Вскоре погас и он. Принцесса Ориенская почувствовала, что вокруг нее сомкнулась непроницаемая тьма. Окна были тщательно завешены, поэтому даже молочно-белый лунный свет не проникал в ее спальню. Олимпия не видела лица д’Аллюэна, но чувствовала его руки, и ей почему-то становилось легче от одной мысли, что он здесь, совсем близко.
полная версия страницы