Форум » Аристократический Париж » Первый день в Париже » Ответить
Первый день в Париже
Анна де Сувре: Время: 13 сентября 1664 года. Время: день после полудня и до вечера Место действия: улицы города, затем особняк Куртенво
Ответов - 7
Анна де Сувре: Дорога от Версаля в Париж стала для Анны сущим мучением. Отец, не видевший дочь по крайней мере лет шесть, и не особо по этому поводу горевавший, теперь решил наверстать упущенное. И от словоохотливости родителя, взявшегося воспитывать свое единственное чадо, уже на подъезде к Сент-Антуанским воротам у мадемуазель де Сувре начала раскалываться голова. К тому же маркиз де Куртенво был заметно раздосадован королевской охотой, а особенно тем фактом, что его величество отменил большой прием (он же обед в Версале), которым должен был закончиться сегодняшний день. Они возвращались домой не солоно хлебавши, и хмурый отец уже почти не понижая голоса корил дочь за её неосторожное падение на глазах придворных, за самовольный отъезд из свиты королевы, за демонстративное равнодушие к ней жениха и за прочие реальные и мнимые пригрешения. Девушка сносила отцовские упреки со стоическим смирением, в глубине души все более и более негодуя на несправедливость и резкость со стороны человека, которого она, не смотря на скверный характер, уважала и любила. Наконец, маркиз, выговорившись, оставил дочь «поразмыслить над своим поведением» и ускакал вперед, нагоняя слуг. Анна же, вместо размышлений, принялась глазеть по сторонам. Ведь она вовсе не знала Парижа, и большой шумный город производил на мадемуазель де Сувре впечатление не меньше, чем королевская охота. Они как раз миновали Бастилию и проезжали мимо церкви Сен-Поль, местечко было оживленное (как и вся улица Сент-Антуан), колокола отзвонили полдень, на церковной площади толпился народ, на паперти голосили нищие, среди толпы мелькали мундиры городской стражи, и все это пестрое многоголосое великолепие заставляло Анну зачарованно вертеть головой и невольно придерживать кобылу, чтобы не наехать ненароком на калеку или зазевавшегося мальчишку.
Лувуа: Внезапно чья-то рука ухватилась за луку седла серой лошадки маркизы, и мягкий мужской голос произнес: - Благородная госпожа, пожертвуйте на ремонт храма! Монах, а просить денег у богато одетой и без сомнения благородной дамы вознамерился именно служитель божий, был довольно высок, статен даже в рубище и носил потертую серую рясу с глубоким капюшоном. Но если бы этого брата во Христе взялся бы разглядывать наблюдательный человек, он наверняка заметил бы, какой ухоженной выглядела рука этого сборщика милостыни по сравнению с руками простой бенекдинтской братии, привычными не только к обильным возлияниям (как злословят комедианты, вроде господина де Мольера), но и к тяжелому труду – мозолистыми, грязными, с обломанными ногтями. – Богоугодное дело, не пожалейте пары су… Он оглянулся, торопливо и как-то нервно, и засеменил рядом с всадницей, продолжая держаться за её седло, и попутно рассказывая девушке о пользе пожертвований.
Анна де Сувре: Еще один аспект жизни в большом городе, к которому Анна, совсем недавно покинувшая стены монастыря, еще не успела привыкнуть. Да и денег у мадемуазель де Сувре не было, ей и в голову не пришло брать кошелек с пистолями на охоту, любые финансовые нужды, даже если такие могли возникнуть, оставались на совести маркиза Куртенво. И поэтому теперь девушка чувствовала себя необычайно неловко. Она попыталась представить себе, как бы поступил на её месте отец. Наверняка высокомерно отмахнулся бы от просителя, да еще огрел бы хлыстом для убедительности. Анна так не умела. – Я бы с радостью, - пробормотала она, отводя взгляд. – Но у меня ничего нет… Простите… Но я могу позвать отца! - сообразила маркиза внезапно. – Уверена, он не откажет божьему человеку. Отец, обождите!
Лувуа: – Отца? – Монах бросил быстрый взгляд в сторону, куда указывала Анна. – Что вы, дочь моя, не стоит беспокоиться, - зачастил он, но девушка уже окликнула маркиза, и тот, привычно нахмурившись, обернулся на зов. В это время внезапный порыв осеннего ветра обрушился на площадь, взметнул с утоптанной ногами и лошадиным копытами земли тучу пыли, растрепал и без того растрепанные волосы мадемуазель де Сувре и рывком сбросил капюшон с головы сборщика милостыни. Взору девушки на несколько мгновений предстало лицо мужчины лет тридцати, по своему весьма привлекательное, обрамленное длинными русыми волосами, в которых самый придирчивый взгляд не разглядел бы предписанную постригом тонзуру. «Монах» тихо чертыхнулся, и, торопливо накинув на голову капюшон, позабыв о монетах, которые минуту назад выпрашивал, нырнул в толпу. Как раз вовремя, потому что еще через минуту подле Анны оказался её отец. – Что это еще за тип возле тебя вертелся? – спросил маркиз де Куртенво резко. – Что ему было нужно?
Анна де Сувре: - Всего лишь монах-бенедиктинец просил милостыню, отец, - откликнулась мадемуазель де Сувре, с трудом сдерживая слезы. Раздражение отца не проходило, и Анна устала чувствовать себя без вины виноватой. – Вы полагаете, что и в этой остановке тоже виновата я одна? Мало вам того, что вы изволите гневаться на меня всю дорогу до Парижа, вы делаете это столь откровенно, что несчастный сборщик милостыни в страхе сбежал от одного вашего вида! Резкость сорвалась с губ девушки невольно, сам собой, и маркиза испуганно прижала ладонь к губам, ожидая ответной резкости родителя. В поведении монаха было достаточно странностей, но Анне сейчас было не до них. Размолвка с отцом страшила мадемуазель де Сувре гораздо сильнее, чем неожиданное исчезновение брата-бенедиктинца. Мало ли в Париже странных людей.
Лувуа: – Черт побери, проходу нет от этих попрошаек, - выругался Куртенво, поморщившись. – Если вы, дочь моя, намерены останавливаться возле каждой побирушки и просить у меня денег на прокорм голытьбе, нам придется заночевать на какой-нибудь паперти, оставив надежду добраться сегодня до дома. И стражники тоже хороши…Полная площадь солдат, и все равно приличным людям не протолкнуться среди сброда. Будь я на месте Ла Рейни, давно бы сослал всех этих мерзавцев на каторгу. Маркиз, брезгливо поджав губы, недовольно оглянулся по сторонам. – Однако солдат сегодня тут больше обычного. Облава? Только этого не хватало, поехали от греха подальше! Ненавижу объясняться с солдафонами. Он как следует хлестнул кобылу дочери плетью по крупу, не доверяя Анне даже в подобной мелочи. Счастливой чертой характера Куртенво было презрение ко всему свету, за исключением очень небольшого числа тех, кого принято называть «сильными мира сего». Безжалостно прокладывая конем дорогу в толпе, он продолжал недовольно бормотать себе под нос: - Милостыню…Вот каналья… Да мне самому впору просить милостыню. Особенно после того, как ваше приданое, моя дорогая, будет выплачено этим надутым индюкам ле Телье. И все же, видит бог, лицо этого попрошайки показалось мне странно знакомым. Померещилось? Наверняка померещилось…
Лувуа: * * * Полтора часа спустя на заднем дворе парижской церкви Сент-Сюльпис под витражами церковной библиотеки в тени тронутых первыми мазками осеннего золота лип подтянутый сухощавый человек в облачении священника тревожно выговаривал своему собеседнику. В последнем, если присмотреться, можно было узнать недавнего монаха-бенедиктинца, но сейчас он сменил духовное платье на светское, которое было ему гораздо более к лицу, чем ряса сборщика милостыни. – Как вы могли, де Бриенн?! Такая непростительная неосторожность. Как вы могли оставить его первой встречной. Какой-то совершено незнакомой вам девице? – У меня не было выбора, мессир, - откликнулся тот, кого называли де Бриенном, недовольно пожав плечами. - Полицейские ищейки следовали за мной по пятам. Вы же знаете, только мое демонстративное монашество позволило мне избежать ареста и участи друзей и родственников Николя. Если бы меня сегодня схватили на пути в Париж, сейчас я бы отдыхал в Бастилии, и тогда ключ был бы потерян безвозвратно. В моем положении это был единственный разумный выход. Не беспокойтесь, мессир. Мне известно имя девушки, я видел вензеля на лошадиной сбруе, да и сама она назвала отцом маркиза Куртенво. Так что ошибиться трудно. Я подбросил ключ в седельную сумку, вещица слишком дорогая на вид, чтобы её вышвырнули с мусором. И никто, я готов присягнуть на распятии, не догадается об её истинном назначении. – Как знаете, де Бриенн… Как знаете. Не заметно было, чтобы священник разделял оптимизм своего собеседника. – Но только не забывайте, какому риску вы подвергаете всех нас. Если ключ попадет в руки наших врагов, это без сомнения погубит того, кого мы пытаемся сейчас спасти. – Я понимаю, мессир, – кивнул де Бриенн. – Но и вы не забывайте, что Николя – мой друг. Эта дружба уже стоила мне должности и опалы, и все же я не бросаю друзей в беде. И спасения Фуке желаю не меньше вашего. А что с охотой? – Неудача, - коротко бросил мужчина в сутане, стиснув в кулаке изящные нефритовые четки. – Но я и не надеялся на успех. На сброд со двора Чудес мало в чем можно положиться. По крайней мере на нас не падет подозрение. Что ж, видит Бог, у нас еще есть время исправить сегодняшнюю оплошность и избрать для свершения божьего правосудия более изощренный и надежный способ, чем отравленная стрела. – Что может быть надежнее яда? – хмыкнул де Бриенн, прислонившись к стволу старого дерева и нервно расправляя кружевной воротник. – Другой яд, - губы священника сжались в непреклонной прямоты линию, давая собеседнику знать, что мессир не иронизирует, а говорит совершенно серьезно. – Но на этот раз, если придется прибегнуть к крайним мерам, хотелось бы действовать наверняка. Садитесь, де Бриенн, отдохните с дороги, вам пришлось изрядно потрудить ноги сегодня, самое время дать отдых телу и работу разуму…
полная версия страницы